Отличную копипасту у некоего Bindigos нашёл, называется
“Будни диктаторов. Worldwide–обзор.”
Первым высказался филиппинец. По его мнению, если откинуть Сталина, про которого он читал у Солженицина, то самым диктаторским диктатором был их Фердинанд, который Маркос. Он гнобил Филиппины в течении 20 лет. За это время Маркос то отменял конституцию, то легализировал компартию, то вводил военное положение. В общем — развлекался, как мог. При этом сам он считал себя ну просто образцом демократии. Любовь и уважение к ней ему заложили в американской разведке, где он прошел путь от лейтенанта до майора. К слову сказать, диктатор Маркус имел 28 боевых наград — больше, чем кто либо из филиппинцев, включая медаль за остров Коррехидор (филиппинский Сталинград). Тут мы с амиго-венесуэльцем потеряли нить разговора, и спросили — так где же диктатура?! Но филиппинец выкрутился, и сказал, что при Маркосе сажали в тюрмы и запрещали баставать. Потом уточнил — при Маркосе сажали в тюрмы за забастовки. Ну, нам крыть было нечем, и мы согласились — да, на Филиппинах времен Маркоса была оголтелая диктатура.Как это — садить за забастовки?! Ну не хочет человек работать — и не надо, выдать ему талоны на усиленное питание и черт с ними, с промышленностью и сельским хозяйством. Друг-филиппинец о чем то задумался, погрустнел и сник. Потом сказал, что Маркос — конечно сволочь, но именно при нем были построены все железные и асфальтные дороги, именно при нем Филлипины были экспортером риса номер один в мире. А сейчас страна — не самый последний импортер риса, и дороги в стране — не очень. Плюс на волне демократии всплыли сепаратисты на юге, про которых при Маркосе никто даже не слышал. Потом добавил, что при Маркосе, в отличии от сегодняшних радостных демократичных будней, в правительстве воровало человек семь — так называемый близкий круг Фердинанда. Зато сейчас колличество ворья неуклонно приближается к количеству население, что очень грустно, не взирая на плюсы демократии. Мы с венесуэльцем погрустнели, и спросили — ну не может же быть, что демократия не принесла Филиппинам ничего хорошего? Ну как же — ответил амиго — принесла. Раньше, что бы сделать операцию по смене пола, филиппинским меньшинствам нужно было лететь в Таиланд, а сейчас это можно сделать чуть ли ни в любой сельской клинике. Коей счастливой возможностью и воспользовался его младший брат. Тут мы втроем замолчали и погрустнели. Мне дико захотелось водки. Что бы подавить это желание я стал пилить венесуэльца.
Ну как же — сказал амиго-венесуэлец — мы понимаем толк в диктатуре. У нас великий и ужасный Уго Чавес. Уго Чавес, как и Маркос — из военных. Бывший десантник. Устав от перловки, в 1992 году возглавил восстание младших офицеров против правительства. Востание не удалось, и пару лет Уго откантавался на шконках, пока не попал под амнистию. После отсидки основал свое политическое движение. Слетал на Кубу и в Ливию, где конкретно подружился с Кастро и Каддафи соответственно. До кучи Уго заскочил в Ирак к Саддаму, поддержать того в восстановлении исторической справедливости — возвращении Кувейта в состав Ирака. На этой волне Чавес и стал президентом. Встав у руля, Уго повел себя как настоящий диктатор. К примеру — народ возмутился, что цены на Пепси стали запредельными. Уго демократично попросил торговцев снизить цены на сей продукт. Торговцы просьбу Уго проигнорировали. Тогда Уго, чисто по диктаторски, послал армию настучать торговцам по тыквам и раздать пепси народу. Бесплатно. После этого простонародная любовь к Уго выросла в разы. Правда в разы выросла и ненависть торговцев. Но на то он и диктатор — что бы любили и ненавидели. В 2002 году эта ненависть достигла предела, и венесуэльское купечество в купе со штатовскими спонсорами попробовали организовать переворот. Переворотчики, в лице генералов, приехали к Уго и арестовали его. Пока Угу везли к месту заключения, он проявил свой ораторский талант по полной. Он так загрузил конвоиров, что те передумали его арестовывать, и привезли обратно. Наверное, даже попросили прощение за собственную глупость. Уго начал было рулить дальше, но тут созрели профсоюзы. Они организовали забастовку, которая из двухдневной переросла в бессрочную. Уго, опять таки, попытался вполне демократично достучаться до народа с просьбой прекратить это безобразие. Амиго-венесуэлец, будучи активным участником этой забастовки, сказал, что забастовка больше походила на смесь фестиваля и вечеринки — все жарили шашлыки и танцевали. То есть, ризонов прекращать «это безобразие» небыло никаких. Когда Уго просек тему, то зная характер своего народа, просто выключил свое красноречие и тупо уволил всех, кто в рабочие часы находился вне офиса. Общего колличества огребших амиго не назвал, но сам оказался в числе 27 тысяч счастливчиков, попавших под раздачу в государственной нефтяной компании. Будучи военным, Уго не стал ограничиваться полумерами, и напечатал списки уволенных во всех газетах страны. С припиской — что если какая нибудь компания, будь то государственная, частная или иностранная, возьмет хоть одного человека из этого списка на работу по его специальности, то компания будет либо закрыта, либо руководство компании будет уволено. Так мой венесуэльский друг на следующую пару лет до своей эмиграции переквалифицировался из нефтяников сперва в инструктора фитнесс-клуба, а потом — в таксисты.
Тут филиппинец, офигевший от такой диктатуры, спросил — а правда ли Уго так красноречив, как о нем говорят? Да… — не по южноамерикански лаконично ответил венесуэлец. И рассказал две личных истории. Первая случилась с его сестрой, которая работает диктором на столичном радио. Однажды Уго, которому стало мало пятичасовых речей по телеку, заехал к ним на радио. И, как сказала его сестра, Уго был груб, уродлив и неотесан. Но… Через полчаса общения с колективом, вся женская часть радио готова была отдаться Уго в куче и по одиночке. Харизма, однако, туды её в качель… Потом амиго рассказал уже свой личный случай. Будучи уволенным, в промежутках между таксованием, амиго катался на велике в парке Каракаса. Там он и застукал приземлившийся вертолет, из которого вылез Уго. Амиго направил железного коня к охранику Чавеса, и сказал — „подержи велик, я хочу поговорить с ТВОИМ президентом“. После чего подошел к Чавису и сказал — „Уго! Я знаю, что ты на коне, что люди проголосовали за тебя. Но мой голос ты не получишь никогда“. Я слушал затаив дыхание. Но Уго, вместо того, что бы по десантурски пробить амиге в дыню, положил одну одну руку ему на плечо, а второй взял в свою ладонь его ладонь, и стал объяснять неискушенному амиго тонкости управления страной. По словам самого амиго, через десять минут общения, он готов был отдать Уге не только свой голос, но и все свои деньги. И в этом состоянии он находился следущие пару недель, до очередного просветления в мозгах. Тут надо сказать, что чем больше амиго рассказывал, тем больше мы с филиппинцем офигевали от будней венесуэльской диктатуры. К моменту окончания истории о встрече в парке, наше офигивание достигло такой степени, что я даже затрудняюсь подобрать слово для ее выражения. Но что то близкое к коматозу. Прейдя в себя, мы уточнили особенности венесуэльской диктатуры — правда ли что любой, может во так — всучив велик охране, пообщаться с Уго?! Ну да — не понял нашей настороженности комрад — он же диктатор-популист. Он любит когда люди подходят к нему.., Добавить было нечего, но водки захотелось еще сильнее.
Тут комрады стали дергать меня, что бы я рассказал им про реалии российской диктатуры. Но из за отсутствия этого явления в нашей стране рассказывать мне было нечего. Я сидел, молчал и улыбался. И только мое воображение рисовало мне тревожные картины в стиле Босха и Дали, о том, какое мастерство должны будут показать хирурги, собирая меня из кусочков. После того как я попытаюсь всучить велосипед охраннику Медведева, что бы пообщаться с ним…